Тима выпивает которую кружку крепкого черного кофе за ночь. Насыщенный напиток уже остыл, но отвлекаться на то, чтобы сделать свежую порцию, времени нет – уже скоро утро, сегодня показывать работы. Тима почти не спит почти вторые сутки, пока рисует все эти обложки, две из которых уже закончены. Первая выполнена в карандаше. Чуть грубая штриховка и резковатые переходы цветов. Вторая в пастели – мягкие, плавные переливы оттенков, словно размытые туманом наступающего утра, которое скрывает в светлеющем небе след кометы. Третья, Тима как раз её заканчивает, это акварель. И, как и полагается акварели, переходы цвета плавные, но затекшие, смазанные, с виднеющимися под ними чуть резкими гранями, а на синем небе расплывается ярко-желтый хвост. Ему так понравилась книга, что он решил сделать сразу три варианта… впрочем, Кирилл Олегович ему тоже понравился, это тоже одна из причин так стараться ради него. А может причина в том, что после второго прочтения до Тимура вдруг дошло – это не просто безнадежно мрачная и мечтательная фантазия автора о чем-то недосягаемом. Это вытянутые из него тонкой нитью болезненные мысли и переживания, выплеснутые на страницы в причудливых формах букв. Так что Тима старается сделать тоже самое – выплеснуть и свои мысли на листы бумаги в причудливых формах красок и образов.

Маргарита Алексеевна, конечно, очевидных синяков под глазами Тимы не замечает, пока он сидит в её кабинете и теребит нервно радужные значки на своем рюкзаке. Маргарита Алексеевна вообще мало, что замечает. У неё, что называется, «вижу цель – не вижу препятствий». А Тима не такой, Тима более мягкий и податливый, поэтому предпочитает быть внештатным сотрудником и работать от случая к случаю. Вчера в газете. Завтра в журнале. Послезавтра – иллюстрирует детскую книгу Маргарите Алексеевне. Сегодня рисует обложки для Кирилла Олеговича.

К тому же, серые будни «нормальной работы» его гнетут. Вставать в шесть утра, ехать по забитому московскому метру в офис и торчать там до шести вечера не звучит для него привлекательно. Даже воображая это себе, он уже впадает в зеленую тоску. Нет, что угодно, кроме нор_маль_ной работы.

— Ну как? — слабо спрашивает Тима, уже начиная переживать. В горле всё пересыхает, и парень слабо кашляет. Маргарита Алексеевна рассматривает принесенные варианты слишком долго и слишком пристально, так что он уже начинает волноваться, что она вот-вот в своей достаточно грубой прямоте посоветует ему переделать этот кошмар, пока автор истории про мальчика и комету не увидел такой позор.

— Мне нравится, — наконец заключает она и откладывает все три изображения. Тима замечает, как она не без удовольствия наблюдает за его облегченным выдохом и тем, как расслабленно опадают до этого напряженные плечи.

— Но посмотрим, что скажет Кирилл Олегович.

Напряжение мигом возвращается в тело Тимы. Приезда автора он дожидается на уютном диванчике, который должен быть мягким, но ощущается так, будто под задницей куча иголок. Тимуру только и остается, что обнимать свой рюкзак, волнуясь. Не из-за того, что ему нравится Кирилл Олегович и он тушуется рядом с ним; это как раз не проблема – ну нравится и нравится, не первый привлекательный мужчина на пути парня. Но вот мнение автора насчет обложек… это заставляет нервничать. Тима и впрямь боится, что Кирилл Олегович все забракует и заставить переделывать. Если вообще не скажет, что Маргарита Алексеевна наняла какого-то кретина, и стиль рисовки идиотский, и цвета не те, и вообще – молодой еще, что он может понимать в чувствах, описанных между строк этой истории о мальчике, который однажды увидел комету и теперь ждет её возвращения?

К счастью, когда будущая восходящая звезда литературы появляется, Тимур как-то умудряется взять себя в руки. Он сидит перед Кириллом Олеговичем и спокойно рассказывает о каждой обложке. Почему он выбрал такую технику. Почему каждая выполнена в своем цвете и оттенке. Почему композиция на всех трех отличается. Что он хотел выразить сплетением всех этих деталей. Тима, безусловно, еще очень молод, но уже давно понял – большинству заказчиков (хороших заказчиков) не интересна просто красивая картинка. Им интересна история, которая скрывается за тем или иным изображением. Мысли, чувства, ощущения, спрятанные в мазках краски и штрихах карандаша – вот, что их привлекает больше всего. Тима почему-то уверен, что Кирилл Олегович именно из таких – он не даст поставить на обложку своей книги какую попало симпатичную картинку, худо-бедно отражающую суть происходящего на печатных страницах.

Заканчивая рассказ, Милковский складывает руки на коленях, и большим пальцем одной руки теребит кольцо на большом пальце другой, пытаясь унять вновь охватившую его нервозность.

— Ну… в общем… что скажете? — Тима делает неловкую попытку сдержанно улыбнуться. — Я могу переделать, разумеется, это не окончательные варианты!

Тима нервничает только сильнее теперь, когда выбор сделан в пользу последней обложки. Кирилл Олегович ни секунды не раздумывая ткнул в неё пальцем, так что чувства это вызывает весьма противоречивые – то ли изображенное на ней идеально попало в цель, то ли Тимур ошибся и писателю совершенно всё равно, по какой «одежке» будут встречать его произведение. Последнее огорчает. Современный мир таков, что каким бы хорошим не было содержание книги, судить её потенциальный покупатель будет именно по внешнему виду. Обложка должна привлекать в первую очередь, заинтересовывать собой. Заставлять взять книгу в руки и открыть аннотацию, быть может полистать немного, прочесть два или три предложения. И если Кириллу Олеговичу всё равно – разве он не хочет, чтобы его читали? Разве не в этом весь смысл печати всех этих десятков тысяч экземпляров переведенной на несколько языков истории?

Или написанное на страницах этой книги предназначается одному-единственному человеку на этой планете, а уж прочтут ли её все остальные – писателю как-то по боку?

Столько вопросов, на которые Тима очень хотел бы знать ответы, но не уверен, что Кирилл Олегович захочет их так просто отдать. Ему, или кому-либо еще. Он не выглядит как человек, готовый так легко перед кем-то обнажить нечто личное. Как раз наоборот – этот мужчина составляет о себе впечатление замкнутой личности. Будто он не может говорить о многих вещах, о многих важных вещах, а потому – он их пишет, надеясь, что слова найдут уши. Или наоборот – надеясь, что они так останутся недосягаемыми для тех, кому предназначались.

Уходящей Маргарите Алексеевне Тима слабо кивает и едва улыбается, вовсе не чувствуя себя достойным её похвалы.

(Может, он просто слишком хотел услышать её от совсем другого человека?)

Они остаются наедине. Впервые за всё время шапочного знакомства, и наступает идеальный момент задать все эти вопросы, но Милковский ежится и молчит, так что они сидят в тишине. Тима уныло смотрит на ярко-желтый хвост кометы, который теряется в темно-синем небе. Еще утром этот вариант казался идеальным. Теперь Тимуру хочется порвать рисунок и сжечь обрывки, чтобы начать сначала. Сделать лучший вариант, гораздо лучше первого, чтобы он нашел отклик в душе Кирилла Олеговича. Угодить писателю, в чьи слова так бездумно влюбился после первого же их прочтения, оказывается очень важным.

Тима убеждает себя, что если молчать – он не узнает его лучше, а значит и нарисовать лучше не сможет. В конце концов, за спрос денег не берут, так ведь?..

— Я могу задать Вам вопрос? — произносит парень на одном дыхании, в глубине души боясь, что на самом деле преследует не возвышенные интересы художественного искусства и познания, а лишь утоляет свою голодную жажду по писателю.

Кирилл Олегович улыбается. Тима и сам, глядя на эту улыбку, расслабляется и думает, что эта самая улыбка у него какая-то… хитрая. Будто лисья. Особенно в сочетании с чуть прищуренными глазами.

— Спасибо, — Тимур расправляет плечи, набираясь храбрости, — в общем, я могу ошибаться… нет, не с той стороны… кхм… я просто помню, как учителя литературы рассказывали о том, что какой-нибудь сферический Михаил Федорович Достоевский в вакууме описал в комнате героя тяжелые синие занавески, потому хотел ими показать тяжесть жизни, депрессию и, как на него что-то давит, но на самом деле может оказаться, что всё, что хотел сказать синими занавесками автор – это то, что занавески синие… Так что я заранее прошу прощения за мои догадки, — Тима смолкает на несколько секунд и жует губами, размышляя, затем прокашливается и продолжает: — я несколько раз читал Вашу книгу. И с каждым разом всё сильнее убеждался, что это не просто красивая история на грани сказки. Мне кажется, что это мысли и чувства, которые никогда не были сказаны вслух. Это послание для одного человека – комета не красивая метафора ожидания перемен, — у него от волнения в горле пересыхает, но Тимур продолжает говорить, физически ощущая, как напрягается Кирилл Олегович; Милковский своими вопросами явно пробирается на запретную территорию, с которой его вот-вот выгонят с позором, — и я хотел узнать – какой она была, эта комета?.. Ведь мальчик, который ждал её возвращения – это вы, да?

Тима вновь теребит в пальцах радужные значки на рюкзаке, осторожно поглядывая на Кирилла Олеговича. Старается всем видом дать понять, что отвечать совсем не обязательно. И, вообще-то, можно его и нахуй послать за то, что влезает туда, куда не просили.

(Строго говоря, Кирилл Олегович весь целиком нередко выглядит как «не влезай – убьет!»).

Тимур в принципе удивлен, что его до сих пор не заткнули. Или не выкинули за шиворот вон из кабинета. Но не так сильно, как когда, наконец, слышит ответ: это не «она». Комета. Это не «она», это «он». Глаза парня округляются, и он ловит себя на позорной мысли, что Кирилл Олегович совсем не похож на представителя ЛГБТ. Стереотипное мышление, за которое он себя старается одергивать из раза в раз, но вбитые с пеленок установки каким должен быть настоящий_мужик или настоящая_леди из головы так просто не вытряхнуть. И в этих гетеронормативных установках, разумеется, люди нетрадицонной ориентации не вписываются в рамки.

— Ох, — Тима слегка нервно улыбается, — ну, тогда… каким он был?..

Жаль, но ответа Тимур не дожидается. Кирилл Олегович впадает в глубокие раздумья. Его глаза тускнеют, он погружается в собственные мысли, словно ищет ответ где-то в потаенных уголках своего сознания. Это вызывает у Тимы несколько сентиментальную улыбку. Ох уж эти писатели. Кирилл Олегович написал целую книгу, чуть ли не половина слов в которой посвящены его комете, но как только настал момент произнести их вслух, а не оставлять на листах печатного издания – впал в подобие ступора. Тиму пробирает внезапной дрожью от осознания, что он ступил на запретную территорию, которой даже сам Кирилл Олегович остерегается. Впрочем, тот факт, что его сразу не послали в пешее эротическое что-то да значит, наверное?.. Хотя как бы то ни было, уже скоро возвращается Маргарита Алексеевна и ответа, видимо, уже и не будет. Момент кажется безвозвратно утерянным, погребенным под бумагами и их копиями, которые необходимо подписать. Кирилл Олегович уходит, когда ставит в нужных местах свои автографы, а Тимур печально смотрит в спину мужчины, наблюдая за тем, как за ним закрывается дверь. Теперь он уже не получит ответа на свой вопрос, отчего ощущает легкое разочарование. Словно дочитал в книге до самого увлекательного места, но история внезапно оборвалась, оставив своего читателя ни с чем. Словно рассматривал крайне интересную картину, но дойдя до её середины вдруг обнаружил, что часть полотна отсутствует. В пустоте неизвестного прячется самое важное. Теперь – недосягаемое. И Тимур горестно вздыхает, досадливо сжимая и разжимая кулаки. Без особого удовольствия подписывает оставшиеся бумаги, без особого энтузиазма выслушивает в очередной раз за встречу похвалы Маргариты Алексеевны, вновь думая, что с гораздо больший отклик в его душе вызвала бы похвала Кирилла Олеговича.

Тима прощается с начальницей, скромно улыбается ей и одевает сумку, перекидывая через плечо, после чего направляется к выходу, понуро глядя себе под ноги. Не видя больше ничего вокруг и продолжая думать о том, что шапочное знакомство с Кириллом Олеговичем так и осталось шапочным, а самые важные вопросы о мальчике и его комете – без ответов. Пожалуй, автор нравится Тиме даже не столько внешними своими качествами, сколько складом ума, мыслями, которые так хорошо было видно в книге. Привлекательное лицо и телосложение – приятный бонус. Десерт, так сказать, к основному блюду. Для Тимы внешний вид всегда отходил на второй план. Сначала он влюблялся в ум, характер, а уже потом лицо и фигуру.

Ответ, на который Милковский уже и не надеялся, настигает его совершенно внезапно на выходе из здания. Слова Кирилла Олеговича, этот тихий выдох, врывается в мир Тимура, и всё внутри сочувственно сжимается. Он застывает на месте, оборачивается к мужчине и внимательно смотрит на него. Вот это и есть талант – сказать всего несколько слов, одно предложение, но поведать им целую историю. Как у  Хемингуэя: «Продаются детские ботинки, неношеные». Тима порывисто вдыхает, его губы изгибаются в призраке печальной улыбки. Одно предложение, в котором так много деталей. О былой любви. О боли, которая в ней была. О том, как когда-то казалось, что у них вся жизнь впереди, каждая минута которой – рядом друг с другом. Нелепая вера в чудеса и почти что детская наивность, а затем – разбитые о реальность мечты, следом за ними и сердца. Кирилл Олегович вполне очевидно очень сильно любил свою комету. Возможно, всё еще любит. Возможно, лишь сильно тоскует о том, что было когда-то, и чего теперь никогда не вернуть.

— Думаю, Вы рассказали мне сейчас гораздо больше, чем хотели бы, — признается Милковский и благодарно улыбается мужчине, — спасибо.

На этом им, вроде бы, пора окончательно попрощаться и разойтись. Но Тима решает, что раз уж мужчина заговорил с ним сам, то нужно, что называется, брать быка за рога.

— А вообще-то, Кирилл Олегович, вы мне нравитесь. Может, сходим куда-нибудь? — Милковский выдает свою широкую, слегка нагловатую улыбку, скрывая в ней волнение. Мужчина перед ним замирает, медленно убирая от губ сигарету, зажатую в пальцах. Он явно шокирован. Зато Тима произведенным эффектом очень доволен. Покачиваясь на пятках, Милковский прячет руки в карманах и уже там сжимает в кулаки, нервничая. В конце концов, приглашать просто_рандомного_парня на свидание проще, чем автора, книга которого запала так глубоко в душу. Этот самый автор сейчас усмехается и заявляет, что Тима его совсем не знает. Эта вот ухмылка Кирилла Олеговича… Тимур снова думает, что она какая-то хитрая, лисья. В какой-то альтернативной реальности у него могли бы быть рыжие волосы. И даже совершенно лисий хвост.

— Вы меня тоже, — Тима забавно щурится, поджимая губы, — что Вы, я-то как раз догадываюсь, что у этой книги под обложкой… благо, я уже читал к ней увлекательную аннотацию, именно поэтому и хочу попробовать прочесть еще. Я жаден до хорошей литературы, — Тимур звучит не слишком уверенно, потому что идет по нетвердой почве. Ступает наугад, стреляет – тоже. Каждое слово может попасть в цель. Но и промахнуться – тоже может абсолютно каждое.

Кирилл Олегович выбрасывает окурок и разворачивается уходить. Тиму бросает в холод. Он крепко сжимает руки в карманах и прикусывает губу, с досадой думая: промазал. Все его выстрели не просто не попали в цель, а оказались холостыми. Милковский уже собирается попрощаться, как Кирилл Олегович поворачивается и выдает то, что поначалу повергает в шок. Такого напора Тима, уже расставшийся с перспективой узнать мужчину получше, не ожидал, так что он со свистом вдыхает, но уже спустя пару мгновений берет себя в руки. Переносит вес своего тела на одну ногу, вторую сгибает в колене, стуча мыском по асфальту. Продолжая кусать нижнюю губу, Тимур высоко поднимает бровь.

— Приглашаете на экскурсию по своей постели так сразу? — спрашивает он, а после делает шаг вперед к Кириллу Олеговичу. — Или намеренно игнорируете стереотипные правила приличий, в основном продиктованные гетеронормативным адом вокруг? — Тимур хмыкает, облизывает губы и вздыхает с театральной досадой. — Не могу так сразу. Мне бы хотя бы кофе выпить для начала.

Кирилл Олегович не теряется, отвечая, что и кофе у него найдется. Тима не удерживается от широкой улыбки.

— О. Ну, тогда это всё меняет, — кивая, Милковский достает руки из карманов и поправляет съехавшую сумку, — идемте? — его потряхивает от волнения, но Тимур это успешно скрывает. Или надеется, что скрывает. Он не боится показаться распутным, но не хочет выглядеть слишком зажатым. Кирилл Олегович – взрослый мужчина. И Тима хочет показать, что тоже давно не мальчик, и кое-чем возможно даже сможет удивить более опытного любовника (потенциального любовника, хорошо) в постели.

Однако, кофе им лучше выпить, чтобы их флирт не переходил слишком быстро в горизонтальное положение.

В машине стоит тишина, прерываемая лишь глухим звуком мотора и музыкой, которую включил Кирилл Олегович. Несколько минут поездки Тима из-за этого переживает, и старается своё волнение скрыть, излишне заинтересованно таращась в окно на московские улицы, проносящиеся мимо них. Возможно, причина в том, что между ними двумя – очень мало общего. Если оно вообще есть, это самое общее, помимо жалкого пересечения в области книги. К счастью, относительно быстро Тима заставляет себя успокоиться и выбросить из головы эти невеселые рассуждения. В конце концов, они еще мало друг друга знают; только познакомились ведь. Какие могут быть темы для бесед у двух людей, которые сегодня только встретились? О погоде? О Нерезиновой, которая уже стоит поперек горла? О книге Кирилла Олеговича?.. Тимур бы с удовольствием, но что-то ему подсказывает, что большего ответа, чем «он был такой, что я написал о нем», уже не дождаться. Это, кажется, слишком личное. Одно дело выписывать свои мысли на белых страницах печатного издания, изливая душу абстрактному слушателю, которого ты никогда не встретишь, а он, скорее всего, и не поймет, что ему излили душу, но совсем другое – делать это лично. Кирилл Олегович, во всяком случае, не выглядит как мужчина, готовый обсуждать свои чувства. Тима искоса посматривает на него и пытается составить (нарисовать, да) у себя в голове портрет писателя. Дорисовать то, что уже имелось благодаря его книге. Кажется, Кирилл Олегович замкнутый. Резковатый и грубоватый… о, и не заинтересованный в Тимуре от слова совсем. Приглашение на… кхм, кофе – не более, чем приключение одного вечера. Жаль, ведь он Милковскому и впрямь крайне симпатичен. Парень тихонько вздыхает, вновь возвращая взгляд на окно. Он, конечно же, ощущает легкое разочарование в самом себе, но тем не менее – не сильно расстроен. В конце концов, Тима не строил себе воздушных замков. Согласие мужчины и его ориентация в принципе уже большая удача. А если их знакомство каким-то чудом продлится чуть дольше увлечения одного дня и зайдет дальше постели, то и темы для разговоров появятся сами собой.

Они, видимо, добираются до дома Кирилла Олеговича. Тимур выходит из машины и осторожно захлопывает за собой дверь. Он настроен вполне решительно, хотя кончики пальцев иной раз нервно подрагивают. Уверенно идет к подъезду, уверенно в него проходит и держит курс к лифту, который не менее уверенно вызывает, одаривая Кирилла Олеговича короткой улыбкой.

Дома у писателя оказывается… странно? Тимур ощущает, будто что-то не так, однако никак не может понять, что именно не так. Обычная квартира. Две комнаты, туалет и ванная, кухня. В прихожей стоят несколько пар обуви. В ванной, куда Тима зашел помыть руки, стоят шампунь и гель для душа. В кухне, куда затем проходит Тимур, тоже нет ничего необычного. Это хорошая квартира, но она какая-то блеклая, ничем не примечательное логово холостяка. Она будто… пустая?.. Да, точно. Тима вздыхает, наконец, понимая, какие чувства ему навевает квартира Кирилла Олеговича – пустоту. В ней нет какого-то привычного уюта, обжитости. Будто мужчина вовсе не считает это место – домом, а просто некоторым пространством, где он обитает. Тима не уверен, что прав, однако всё равно ощущает себя чуть ближе к Кириллу Олеговичу.

— А? Простите? — вопрос мужчины застает его врасплох. Какой желтый? Где желтый? Милковский глупо моргает, глядя на писателя, в своих мыслях отматывая время мгновениями назад, опасаясь, что пока решал загадку квартиры – пропустил нечто важное.

— А, Вы про обложку, — Тима выдыхает с явным облегчением, затем неопределенно пожимая плечами. — Не знаю. Так вышло. Я художник, я так вижу, — нелепо улыбается он, вновь пожимая плечами, — потому что комета – яркое пятно уходящего вдаль бездушного космоса?.. Он кажется бесконечным и бессмысленно жестоким. А комета – всполох ярких красок, который придает ему хоть какой-то смысл. Как-то так, — Тима поджимает губы, запоздало понимая, что, наверное, говорит лишние вещи. Слова Кирилла Олеговича сказали о его бывшем чересчур многое, и теперь Тимур переживает, что ненароком надавит на раны, которые еще не успели зажить толком. Теперь, зная часть правды, ему кажется, что говоря о книге – он вторгается в нечто слишком личное, а потому спешит поскорее переключить их беседу на что-то другое. Под руку так удачно попадается свежесваренный кофе. Тима делает глоток и его глаза восторженно округляются.

— Боже. Кофе просто потрясающий! — восхищенно пищит художник, отпивает еще немного и блаженно причмокивает губами. — Кирилл Олегович, Вы полны талантов!

Прежде, чем Тима успевает еще раз, или десять, похвалить великолепный кофе, писатель вставляет свою ремарку про имя отчество, разницу в возрасте и работу в кофейне.

— Ладно, я понял, простите, — стараясь не показать того, как смущен, Тимур вновь улыбается, а затем беззаботно закатывает глаза, уже второй раз за этот вечер пытаясь внезапно перевести тему. — Я тоже работал, когда был подростком, на вокзале. Обчищал карманы случайных зевак, — несколько секунд Тима смеется, и не сразу понимает, что смешного тут очень мало. Он стремительно бледнеет и прячет лицо за чашкой кофе, беззвучно коря себя за эту неуместную откровенность. Люди не хотят этого знать, как правило. Им некомфортно видеть, как кто-то рядом грустит или рассказывает о тягостях своей жизни. Большинство людей не желают слушать истории о пьющих родителях, детском доме, о побеге из него и вокзале, где Тимур провел полгода жизни. И Кирилла Олег… Кирилла не стоило этим смущать.

Вот только Тима, кажется, ошибся, и мужчина перед ним не из тех, что предпочитают красивые иллюзии. В нем явно просыпается вполне себе искренний интерес к Милковскому. Да такой, что парня тут же бросает в жар, стоит Кириллу вот так взглянуть на него исподлобья. Тима прочищает горло, кашляя, и отпивает кофе. Легче не становится, когда писатель просит рассказать о том, что находится под… обложкой. Только в его словах почему-то явственно слышится слово «одежда».

— Вот это, — произносит Тимур, кладет руку на стол и закатывает рука, демонстрируя Кирилу черную метку на предплечье, — нет, не пожалею. Я люблю Гарри Поттера, — цитату авторства Дамблдора на другой руке («Разумеется, это все происходит в твоей голове, но почему это должно означать, что все это нереально?») покажет как-нибудь попозже. Не шокировать же мужчину прямо с порога.

Тимур коротко улыбается. Он бы и рад продолжить беседу именно в таком ключе, который явно достаточно скоро приведет их в спальню, однако ему это кажется нечестным. Кирилл поделился с ним чем-то личным, так что вежливым будет не увиливать от ответа.

— Ну-у-у… Выебистые, как Вы выразились, слова – я просто хорошо воспитан, — Тима поживает плечами и шмыгает носом, пока тарабанит пальцами по бокам чашки, — под моей обложкой достаточно избитая история. Отец алкоголик. Мать алкоголичка. Детский дом. Побег из детского дома. Полгода на улице. Сердобольная, но, боевая, бабушка, весьма внимательная, которая отмудохала своей авоськой незадачливого карманника, а потом пожалела и приютила. Школа не закончена. Высшего образования нет, понятное дело, — Тимур говорит об этом достаточно легко, потому что не видит смысла нести на своих плечах груз печалей прошлого; что толку переживать? Было и было. Сейчас у него всё хорошо, и Анна Сергеевна, та самая боевая бабуля, до сих пор жива, слава богу, и каждый раз цокает языком, видя Тиму, который, по её мнению, опять похудел.

— Вот, собственно и всё. Как говорится – и вот я здесь, — Тимур слегка наклоняет голову на бок, прищуриваясь, — мне повезло выкарабкаться. Многие с таким же шикарным, как у меня, стартом в жизни не уходят далеко от него и повторяют судьбу своих родителей. Ну, как-то так, — Милковский делает щедрый глоток кофе и облизывает губы, — не разочаровал?

Разочаровал…

Одно единственное слово, сказанное несколько долгих секунд назад, но оно так и продолжает подобно эху звучать в сознании Тимы, пока Кирилл вальяжно устраивается перед ним, снова закуривая. В груди у парня вполне предсказуемо ёкает призраком боли, а волнение снова нарастает. Он заставляет себя сохранить хотя бы подобие спокойствия на лице, сохранить на нем улыбку, уголки которой нервно вздрагивают. Что ж, — думает он, — это было вполне предсказуемо. То, что Кирилл, узнав о прошлом Тимура чуть больше, испытает разочарование, или даже в некотором роде отвращение. Может быть, теперь мужчина обкатывает в голове невеселую мысль, что обложку для дорогой сердцу книги, в которую он наверняка вложил всю свою душу, все мысли и всю боль, обложку для нее рисовал какой-то почти_что уголовник, который лишь по чистой случайности промахнулся мимо маргинальной жизни. Без образования. Без ничего… с такими людьми такие, как Кирилл, кажется Тиме, не строят отношения, даже дружеские, позволяют себе исключительно шапочные знакомства и секс одной ночи. Не взирая на свой достаточно брутальный, местами даже гоповатый, внешний облик, Плисецкий производит впечатление мужчины, знакомого с такими понятиями, как воспитание… да и вспомнить то, как он писал о своей комете… Теперь точно зная, что это человек и парень, Тимуру кажется, что он достаточно точно себе представляет, каким в жизни был бывший возлюбленный писателя. Романтик до мозга костей. Скромник. Неуверенный в себе и до одури наивный. Мечтатель, каких еще поискать. Воспитанный и крайне умный, из хорошей семьи с хорошим достатком, но кажется не был отличником никогда. Тиме легко представить, что комета не осквернял своих подошв прахом бытия учебы, считая школу просто чем-то, что должно быть в жизни. Таких одухотворенных парней можно увидеть на эстетичных фотографиях с приглушенным светом. И такие парни не влюбляются в маргиналов. А значит Кирилл где-то тоже около того… это сам Тима постоянно западает на какую-то гопоту; Плисецкий очаровал его в первую очередь именно книгой. Ходом своих мыслей и тем характером, который сумел показать Тимуру через призму написанных на страницах книги слов. Тиме обидно, что он такой бестолковый. И стыдно. Его улыбка становится неловкой, а во взгляде застывает немое извинение. Напряжение в теле почти достигает своего предела, когда Кирилл снова начинает говорить, объясняясь, что разочарован Гарри Поттером. Всем своим видом дает понять, что это шутка. А Тима уже не в силах сдержать облегченного выдоха. Он слишком очевидно расслабляется.

Впрочем, ему всё равно теперь, заметил ли это Кирилл.

— О. Ну, — неравномерно пожимая плечами, Тима вздыхает, — что поделать. У каждого есть свои темные тайны, — парень широко улыбается. Происходящее принимает очень интересный оборот в следующий миг, когда Плисецкий начинает расстегивать пуговицы рубашки. Брови Тимура заинтересованно поднимаются, а затем на лице застывает немой вопрос. Ответом служит обнаженная спина Кирилла. К сожалению, сама спина увлекает Тиму гораздо сильнее абстрактного тату, которое на ней набито. Сначала парень рассматривает кожу, лопатки, рельеф мышц, который перекатываются, пока Плисецкий шевелит руками. Татуировка, конечно, тоже неплохая, но она проиграла этот бой еще до его начала.

Тима слушает Кирилла, зачем-то кивая, хотя тот этого не видит, только начиная поворачиваться и снова накидывая рубашку на плечи. Какая жалость…

— Наши ошибки делают нас теми, кто мы есть, — философски замечает Тимур, вставая с места и делая шаг к мужчине. Он картинно вздыхает и цокает языком. — Честно сказать, не впечатлен, — с серьезной миной заявляет парень, уже начиная рассматривать ключицы мужчины и грудь. У Кирилла крепкое тело, но он не качок. А у Тимы в джинсах начинает разгораться крепкий и вполне осязаемый интерес.

— Татуировкой, я имею в виду, — Милковский хитро прищуривается, склоняя голову на бок, — она привлекает гораздо меньше внимания, чем сама спина в принципе, — будто бы с сожалением произносит Тимур, медленно растягивая слова. И пока делает это, нерешительно поднимает руку, поддевает кончиками пальцев рубашку и скидывает её с одного плеча, — или грудь, — его пальцы всё еще касаются кожи Кирилла и начинают гореть из-за неё. Что ж, пока он не дернулся и не остановил его, а значит – всё в порядке. Спустя миг, Тимур уже ведет пальцами по плечу выше, и оставляет ладонь лежать над ключицами, пока сам делает шаг вперед и целует Плисецкого в грудь. Медленно, почти невесомо касается губами кожи короткими теплыми поцелуями, обдавая кожу ставшим горячим дыханием. Ему нравится грудь Кирилла. Широкая, привлекательная. Она так и молит о поцелуях. На такой груди можно спать целую вечность, слушая размеренное дыхание её обладателя. Тима бы с большим удовольствием, на самом деле.

— Я думаю, — шепчет он в солнечное сплетение Кирилла, — ваша спина уже устала носить эту рубашку, — замечает Тима, начиная неторопливо стягивать рубашку ниже и оставляя висеть на предплечьях, будто бы оставляет писателю выбор: продолжить эту... тему в разговоре или перейти на что-то более невинное, вновь скрывая привлекательное тело за одеждой.